Говорят, что первый ребенок для женщины — последняя кукла. А первый внук — первый ребенок. Похоже на правду, потому что бабушка меня баловала без меры.
У меня нет ни одной детской фотографии бабушки. Она и сама не знала свой точный возраст и год рождения. То ли 1919, то ли 1921. Тогда детей регистрировали в церковно-приходской книге, по факту принесения младенца в церковь. Бабушка была записана в книгу 22 февраля 1921 года. Сколько ей тогда было на самом деле — уже не узнать.
У бабушки было семь братьев и две сестры. Пять братьев бабушки не вернулись с Войны. Это был и есть огромный минус для меня. Ведь это означает, что не родились их возможные дети и внуки, и я лишился большей части семьи, даже ещё не родившись! У меня с нацистами всех мастей — свои счёты. И земной поклон ветеранам, что я все-таки родился.
Тогда мы с бабушкой сидели рядом, мерно жужжала прялка с моторчиком, сделанная моим отцом. Бабушка подавала вычесанную шерсть нашего собакена на гребенки, я мерно сматывал готовую шерстяную нить, стараясь её не запутать.
-«Тогда вольнонаемных пригнали» — неожиданно сказала бабушка. Я немного офигел от этого словесного оборота — пригнать вольнонаемных, и затаил дыхание. Бабушкины истории всегда были неожиданными и пугающими. Но очень интересными и познавательными.
-«Им, значит, спецовки выдали» — неспешно продолжила бабушка — «А они, в чем пришли, в том и на работу ходили. К ним, значит, наши пристали — вы чего на работу в домашнем? Вам же спецовки выдали? А они такие — нет, мы их на праздник бережем!»
Я медленно осознавал. Это была просто гора смыслов, выданная мне, просто так.
— «Тогда ещё порядок гудков сменился» — бабушка продолжала добро улыбаться мне, перекладывая шерсть в коробке — «Раньше как оно было? Первый гудок — пора вставать и собираться. Второй — нужно было быть уже на предприятии. И третий — на рабочем месте надо было быть! Иначе и посадят.»
Бабушка вздохнула тогда и сказала — «Шабаш! Перекур!» — отставила в сторону коробку с шерстью и закурила «беломорину».
— «Ба, а что дальше было, с гудками?» — наивно переспросил я.
— «Так гудков стало два, а не три» — растолковала бабушка. — «Все на смену опоздали. Плохо было.»
Я озадаченно замолчал, пытаясь себе представить, что же такое могло бы быть, в понимании бабушки, «плохо». В воображении выходил только кромешный ужас. Бабушка задумчиво курила, пуская дымные кольца. Из всей нашей семьи так умела только она.
Ба чутко уловила мое настроение и предложила — «Пойдем, моголя поедим?»
— «Да!» — радостно заорал я и ринулся на кухню. Гоголь-моголем у нас звалось блюдо из яиц, вареных всмятку и хлебного крошева, с солью и сметаной.
Бабушка внимательно следила за кастрюлей с яйцами, что бы не переварить. Я расставлял по столу тарелки, банку со сметаной и солонку, крошил в тарелки хлеб, и разливал напитки по кружкам. Себе — молоко, бабушке — чай с молоком и три ложки сахара, как она любила.
— «Завтра пирожков наделаю.» — пообещала бабушка, когда мы всё доели и допили.
— «С ревнем тоже?» — вспыхнул я радостью.
— «И с ревнем, и со щавелем тоже.» — успокоила меня бабушка.
— «Ура!» — восторженно завопил я и кинулся в двери — «Пойду, воды натаскаю!»
Бабушка была главной хранительницей всех наших домашних рецептов и нашего семейного очага. На следующий день паром исходили две электрические духовки, с которыми могла управиться только бабушка.
Я с энтузиазмом таскал и чистил овощи и зелень с огорода, нырял в погреб за соленьями и вареньями, таскал свежую воду, подавал прихватки и полотенца.
Бабушка творила свои очередные, привычные мне, но очень вкусные шедевры кулинарии. Домашний хлеб, кулебяка, расстегаи, шаньги, булочки с глазурью, пироги открытые с ягодой, пирожки с разнообразной начинкой. Здоровенная кастрюля, литров на пятнадцать, в которой бабушка ставила тесто, наконец, опустела. Бабушка удовлетворенно осмотрела наш стол на веранде, в два слоя покрытый выпечкой, и сказала — «Ну теперь и поесть можно.»
На запах выпечки явился сосед бабушки, деда Валера. Был нагружен пирогами и поручением, и немного ошалевший, ушел.
Я был в тот момент очень занят — как раз решал, что слопать первым. Кусок кулебяки, истекающий мясным соком в правой руке или пирожок с ревнем и медом, в левой? В итоге стал есть их оба, откусывая попеременно. Меня это вовсе не смущало — не в ресторане же, а дома.
Бабушка с умилением смотрела, как хорошо кушает её внук. В её доброй улыбке была какая-то новая, не знакомая мне печаль, и я насторожился.
— «Бабушка, все в порядке?» — спросил я. Ситуация не нравилась мне все больше и больше, с каждой секундой.
— «Все хорошо, внучек!» — ответила она и тут же добавила — «Помру я скоро».
Я подавился. Люди стального поколения не умели жалеть. Ни себя, ни других. И что характерно — бабушка меня не обманула. Она вообще считала обман ниже своего достоинства, и говорила только правду. Ну или молчала.
Не знаю, чего они там не поделили с мамой, теткой и отцом. Для меня то время, с бабушкой, всегда будет помниться ароматом выпечки, вкусом молока и родным голосом бабушки. Я хочу верить, что там, за чертой, на луговой траве, танцует русоволосая, синеглазая девчонка, навсегда юная и прекрасная. Больше не Мария Архиповна, а простая и ослепительно красивая, русская деревенская Манька. Моя бабушка.
